Четыре сезона [litres] - Стивен Кинг

– А мистер Сторрман, учитель алгебры, настоящий зверь! – продолжал Тодд. – Он многим поставил пары, а троим даже колы!

Боуден понимающе кивнул.

– Я не буду к нему ходить по средам, пока не исправлю отметки. – Тодд следил за реакцией отца по глазам. – И начну оставаться в школе и заниматься после уроков, пока не подтянусь. Обещаю.

– Он тебе так нравится?

– Он прикольный! – Ответ прозвучал искренне.

– Что ж… ладно. Пусть будет по-твоему. Но в январе я жду хороших отметок. Это ясно? Я думаю о твоем будущем. Ты, наверное, считаешь, что за ум надо браться в старших классах, но это не так. Отнюдь! – Если мать любила приговаривать: «Остатки сладки», то отец любил слово «отнюдь».

– Я понял, пап, – серьезно, по-мужски, произнес Тодд.

– Тогда ступай и возьмись за ум! – Боуден вернул съехавшие очки на место и похлопал сына по плечу.

Тодд широко улыбнулся:

– Договорились, пап!

Дик проводил Тодда довольным взглядом. Таким сыном можно только гордиться! И тогда в его глазах промелькнуло вовсе не бешенство. Может, уязвленное самолюбие, но уж точно не ярость, как ему вдруг показалось. Своего сына он знает и отлично понимает – у того буквально все написано на лице. И между ними всегда было полное взаимопонимание.

Считая отцовский долг выполненным, Дик Боуден с легким сердцем развернул чертежи и склонился над ними.

6

Декабрь 1974 года

После настойчивого звонка Тодда, долго не убиравшего палец с кнопки, за дверью показалось осунувшееся и изможденное лицо. Волосы, еще довольно пышные и здоровые в июле, теперь казались тусклыми и ломкими. Дюссандер и раньше не отличался упитанностью, но теперь – одна кожа да кости. Тодд, правда, считал, что до узников концлагеря тому было еще далеко.

Левую руку Тодд держал за спиной, но, увидев старика, протянул празднично упакованный сверток.

– С Рождеством! – весело прокричал он.

От неожиданности Дюссандер отшатнулся, но все-таки взял пакет. Старик держал пакет осторожно, будто боялся, что он может взорваться. На лице Дюссандера не было ни радости, ни удивления. Почти всю неделю шел дождь, и Тодд притащил пакет под курткой, чтобы доставить сухим.

– Что там? – спросил Дюссандер по дороге на кухню.

– Откройте и посмотрите.

Тодд достал из кармана куртки банку кока-колы и поставил на клеенку в красно-белую клетку.

– А жалюзи лучше закрыть, – заговорщицки посоветовал он.

– А это еще зачем? – Старик сразу заподозрил неладное.

– Ну… на всякий случай, мало ли кто может заглянуть, – пояснил, улыбаясь, Тодд. – Разве осторожность может повредить? Кому, как не вам, знать об этом лучше других?

Дюссандер опустил жалюзи, налил себе виски и начал распаковывать подарок. Тодд завернул его так, как делают только мальчишки, у которых всегда есть дела поважнее, например футбол, хоккей или вечерний фильм ужасов, который они, нервно хихикая, смотрят вдвоем с другом, устроившись вместе на диване под одним одеялом. Сверток был обернут неровно и наспех, складки на упаковочной бумаге не расправлены, а залеплены скотчем. Вечно спешащие мальчишки считают аккуратность женским качеством.

И все же Дюссандер был тронут. Только потом, немного оправившись от первого шока, подумал: я должен был догадаться!

Это была черная форма офицера СС. Полный комплект, включая сапоги.

Старик перевел рассеянный взгляд с вещей в коробке на ее крышку: «Маскарадные костюмы от Питера. Наш адрес не менялся с 1951 года!»

– Нет, – тихо произнес он. – Я это не надену! Скорее умру!

– Вспомните, что сделали с Эйхманом, – без тени улыбки отозвался Тодд. – Он был старым человеком, далеким от политики. Разве не вы это говорили? И я копил на это деньги всю осень. Форма с сапогами обошлась мне в восемьдесят долларов. А в сорок четвертом вы носили ее с удовольствием. Да еще с каким!

– Ах ты, маленький мерзавец! – Старик замахнулся кулаком, но Тодд не шевельнулся, его глаза лихорадочно блестели от предвкушения.

– Валяйте! – тихо и угрожающе произнес он. – Только попробуйте до меня дотронуться!

Старик опустил руку. Его губы дрожали.

– Ты – настоящее исчадие ада! – прошептал он.

– Ну же, я жду! – поторопил Тодд.

Дюссандер начал развязывать пояс халата, но остановился и умоляюще взглянул на мальчика:

– Пожалуйста, я же совсем старый. Я не могу.

Тодд медленно, но решительно покачал головой. Глаза по-прежнему лихорадочно блестели – ему нравилось, когда Дюссандер молил о пощаде. Наверняка в Патэне заключенные молили и унижались не меньше.

Халат упал на пол, и теперь старик стоял в одних трусах и шлепанцах. Впалая грудь, чуть вздутый живот, костлявые стариковские руки. Но Тодд не сомневался, что форма все изменит и старик преобразится.

Дюссандер, вытащив из коробки форму, начал одеваться.

Через десять минут он был полностью облачен. Хотя плечи мундира висели, а фуражка сидела неровно, кокарда с «мертвой головой» сразу бросалась в глаза и смотрелась впечатляюще. Тодд решил, что в облике Дюссандера появилось мрачное достоинство, которого прежде не наблюдалось. Несмотря на обвисшие плечи и стариковскую косолапость, которую сапоги только подчеркивали, Дюссандер впервые выглядел так, как, по мнению Тодда, и должен был выглядеть. Да, постарел. Да, пообтрепался. Но снова в мундире! Не какой-то там старикашка, доживающий свой век перед допотопным черно-белым телевизором, по которому показывают музыкальное шоу Лоренса Уилка, а сам Курт Дюссандер – Кровавый Мясник из Патэна!

Что до самого Дюссандера, то он испытывал отвращение, неловкость… но при этом еще и непонятное облегчение. Старик отлично понимал, что это – верный признак психологического доминирования, которого добился мальчишка. Он презирал себя. Он оказался пленником подростка и, мирясь с очередным унижением, только усиливал свою зависимость и унижение. И все-таки ему почему-то действительно стало легче. В конце концов, это всего лишь кусок сукна, пуговицы и застежки… обычный маскарадный костюм, а никакая не форма. Ширинка на галифе была на молнии, а должна быть на пуговицах, кокарда неправильная, швы неаккуратные, сапоги из дешевой кожи. Что такого, что он в это вырядился? Ничего…

– Поправить фуражку! – громко скомандовал Тодд.

Дюссандер вздрогнул и непонимающе на него уставился.

– Поправить фуражку, солдат!

Дюссандер подчинился и машинально чуть сдвинул ее – именно так – заносчиво и надменно – носили фуражки обер-лейтенанты, а форма, при всей ее неправильности, оказалась именно обер-лейтенантской.